Продолжение. Начало интервью – часть 1
Нет мыслей вернуться в репертуарный театр?
Все спектакли антрепризные, в которых я играю, условно говоря, могут стать репертуарными среднего арифметического театра без потери качества репертуара. Я не говорю, что они могут оказаться близки театру, который ставит перед собой невероятно высокие творческие задачи, но за качество я отвечаю.
А вернуться… Нет. И дело не в репертуаре. Я все-таки 18 лет проработал в театре и могу себя считать достаточно сложившимся, хотя претензий к себе у меня много. До сих пор кажется, что жизнь одолжение сделала: я выхожу на сцену и мне хлопают. Так вот проблема в будущем репертуарном театре для актера – он сам. Тебе не просто приносят роль на блюдечке, а надо понимать, с кем ты будешь играть, у кого ты будешь играть, и еще вписываться в расписание репертуарного театра. Потом все-таки, существуя в одном коллективе очень долго, театральном или любом другом, понимаешь, что такая сетка отношений за 18 лет накидывается… Приходится и это учитывать. Отношения сквозят все равно: испорченные, отношения недоверия, отношения обмана, отношения большой дружбы. Все это довольно сложно. Труппа должна, наверное, обновляться. Нет, я бы в коллектив больше не пошел.
А если это будет, например, Мастерская Фоменко?
Я не поклонник. Просто… Ну, это не мое. Някрошюс (Эймунтас Някрошюс, литовский театральный режиссер, прим.ред.), да, мне нравился. Фоменко – нет. Петр Наумович – прекрасный великий режиссер. “Мастерская” – чудный, прекрасный театр, особенно в том, что касается рассказывания историй повествовательных. Но я всегда в нем вижу проблемы, когда речь заходит о материале, не опирающемся на некую психологическую вязь. Фоменки шикарно справляются с Чеховым, с Островским. Но, когда им приходится справляться с Пушкиным, начинаются проблемы. (задумывается) Нет, я бы не хотел к ним, да меня никто и не зовет… Потом, в этом театре тоже не очень простая сейчас ситуация в связи со сменой поколений, в связи с приходом большого количества молодых людей.
В театр удается ходить? На коллег посмотреть.
Я оперный театр больше люблю, чем драматический.
В одном из интервью промелькнула фраза, что актеры драматического театра не способны вас удивить. Мнение осталось прежним?
Нет, могут. Почему нет? Но при прочих равных, если мне скажут, что есть билеты в Мариинку и билеты в Вахтанговский театр, я почешу затылок и пойду в Мариинку. Если в оперном театре будет какая-то авангардная постановка, то я еще закрою глаза и буду слушать музыку. Опера – все-таки более высокое искусство, чем драма. Возвращаясь к театру Фоменко. Мы с вами можем сидеть на спектакле рядом. Вам может нравиться, а мне – нет. И мы никогда не сойдемся во мнении. Я буду говорить, что они – неумехи, а вы – что они виртуозы. В опере и балете – все более объективно. Не умеешь – до свидания!
Давайте о кино. Обычно студентам театральных институтов педагоги запрещают сниматься. У вас все-таки первые съемки случились во время учебы. Это был “Русский роман”? Ощущения первые помнятся? Страх? Волнение?
Да, конечно… (поправляется) А, не-а, нет! Не было.
В 21 год же казалось, что ты все можешь. И ты такой крутой приходишь на площадку, с ощущением, что тебя здесь ждали вообще. Играешь, а тебе говорят: “Потише-потише, так не надо, это много”. (смеется)
Да, был какой-то эпизод в “Русском романе”(1993 г.). К нам на дипломный спектакль пришел режиссер Владимир Македонский (режиссер творческого объединения “Экран”, прим. ред.). Подошел к нам с однокурсником и спросил: “Хотите сняться у меня в эпизоде?”. Мы: “Да, хотим!” Так и сыграл… было очень легко. И отпускали на съемки тогда без проблем. Педагоги – все живые люди, понимали в какое время мы учимся и что любую возможность надо использовать. Я, по крайней мере, помню, что всегда можно было договориться. Педагоги делали суровые такие лица, но сниматься не запрещали. Я сейчас про своих учителей: Брусникина, Козака, Покровскую.
А страх… Страх появляется потом – когда ты не нужен. И не нужен год, другой. Тогда он приходит. В студенчестве страха никакого не было.
В процессе киносъемок важнее сам процесс или результат?
Процесс важнее. Результат я, честно, даже не вижу. Процесс может быть обманчив. Может казаться, что это здорово будет, а получается фуфло какое-то. Бывает наоборот: кажется, что ерунда, а потом бац, оно выстреливает и работу смотрят.
А почему результат не видите?
Потому что пропускаю, не смотрю.
Это – принципиальная позиция?
Ну как… нельзя же смотреть все. Что-то я вообще не видел никогда.
Вернемся к вопросу о качестве. Многосерийки сейчас, в основном, – ширпотреб. То есть это – мыло, которое пачками строгается… актеры переходят из картины в картину, сетка забивается. Однажды попав в сериальное болото, выбраться из него уже сложно. Такое мнение имеет право на существование?
А мне нравится вот это “затянуло бурой тиной…” Я плаваю в сериальном болоте на листе кувшинки, с поролоновым панцирем и в чепчике… как Черепаха Тортилла, и мне нормально.
На самом деле, я бы не относился с высокомерием к этой нише. Я снимался летом в артхаусной фестивальной картине, и? Чем процесс отличается? Надуванием щек? Тем, что люди свою важность бОльшую осознают? По сути дела… чем еще?
То есть сериалы стали более качественными?
Скорее производители стали выпускать более качественный продукт. Бизнес разделен. Есть кто-то кто работает на поток, сетку, клепает, как вы говорите. Качественно, кстати, выходит, если это – хорошая группа, талантливые режиссеры и люди в целом. Просто так сложилась жизнь, но ниша у них есть какая-то и они этим занимаются. В таких случаях, когда начинают, говорят: “Ребята, материал плохой. Понятно, что это “мыло”, но давайте сделаем качественно?”. Мы пожимаем друг другу руки и стараемся. Никто же не работает спустя рукава.
Вообще никто?
Нет, наверное бывает и такое, но я говорю за себя. Я хочу отвечать за каждую секунду, которую я произвожу в кадре. И когда ты играешь,ты же не думаешь о том, кто сидит за монитором, Звягинцев или кто-то еще… ты просто играешь. Здесь немножко не такая ситуация: кто бездарен, тот работает там-то, а кто подаровитее, тому работы более качественные достаются, нет. Просто так бизнес распределен. И я думаю (не знаю, но думаю), что в США – стране, которая выпускает телевизионные продукты, которые иногда оказываются круче кино, тоже есть “мыло”, просто мы его не видим.
Часто приходится отказываться от сценариев?
Приходится, к сожалению. Бывает…
Причина в плохом сценарии или в том что игралось когда-то и не хочется повторяться?
Когда что-то подобное уже игралось, я могу отказаться, если у меня есть варианты. Если нет, то пойду и снимусь, потому что это – моя работа. Да и в плохом сценарии я тоже снимусь, потому что есть амбиции: хочется его “вытащить”.
Я не буду сниматься в плохом сценарии с претензией, который всеми силами пытается показаться хорошим. У меня был сейчас сценарий полного метра. Полного, на всякий случай, метра! Не сериального болота, как говорите… Но я отказался, потому что лучше сыграю в четырехсерийке про несчастную женщину, правда. И в человеческом смысле буду от этого целее.
А есть работа за которую стыдно?
Нет. Мне может быть неловко за то, что что-то плохо смонтировано или снято, но за свое присутствие в кадре нет. Где-то я вижу (для себя), что не хорош, не точен, плохо сделал. Но, чтобы стыдиться – нет.
Кому-то из близких позволяется критиковать?
Конечно. Меня жена критикует постоянно.
Главный критик?
Главный и единственный, я бы сказал.
А как критика воспринимается?
Даже конструктивная критика задевает. Не в смысле обиды болезненной. А – эх, думаешь, не вышло.
Для актера важна востребованность, признание зрителя?
Да, важна, очень… к сожалению. Есть подвижники, которые работают всю в жизнь в театре и – это просто работа. Я к ним с очень большим уважением отношусь, но я, наверное, уже отвалился бы. Когда ты становишься известным актером, (сейчас могу обидеть кого-то…), это – совершенно другое качество. Я был и тем, и другим. Я был ноунеймом где-то до тридцати – тридцати пяти, потом стал человеком, на которого показывают пальцем. Это – разные качества. И я бы сказал – разные качества присутствия в профессии.
Известность, кстати, разом пришла? Или постепенно?
После 2007 года я начал сниматься в длинных сериалах киностудии “Амедиа”. Была история “Тридцатилетние” 13 лет назад, которая дала узнаваемость, а потом я попал в поток. Это, когда тебя чаще узнают, чем не узнают. Вот и все.
Это как-то мешает жить?
Иногда мешает, когда ты устал и не хочется, чтобы тебя трогали. Но я привык к этому относиться…
.. как к части профессии?
Нет (смеется) к профессии это не имеет отношения, точнее, к профессиональным навыкам. Просто – как к части существования. Но, к счастью, люди встречаются чаще тактичные.
Бывает так, что путают с кем-то из актеров?
Раньше часто путали с Женей Цыгановым. Я как-то даже расписывался за него. Девушка в книжном магазине попросила дать автограф. Я-то думал, что она со мной разговаривает, а она щебетала про то какой чудесный спектакль “Деревня”. Я думаю, что за “Деревня”? Я в спектаклях таких не играл никогда. Оказалось, она про “Одну абсолютно счастливую деревню” у Фоменко. Но я не стал ее разочаровывать.
Было еще поверье, что мы похожи с Сашей Петровым, который значительно моложе меня. Потом с Матвеевым сравнивали…
Обидно не становится? Работаешь-работаешь, а тут – бац, и приняли за другого.
Да нет, просто так сложилось, что мы занимаем разные ниши. Как говорил Тригорин в “Чайке”: “Зачем толкаться? Места всем хватит”.
Успех актера от чего зависит?
От очень многих факторов. Театральный и кино-успех актера очень субъективны. Черт его знает, сложно сказать…
Зрители любят роли актера чаще, чего его самого. Идентифицируют актера с его ролями. Поэтому успех часто – это качество истории. Был у меня такой сериал “Тест на беременность”, его полюбили. И фоном пришел ко мне успех за роль Андрея Лазарева (неонатолог, прим. ред.), к которой я отношусь совершенно холодно. Люблю ребят, с которыми снимался, очень их люблю. Но к роли никакого отношения не имею. А любовью зрителей обязан тому чуваку, которого играл. Парадокс.
Актерская жизнь – постоянные разъезды, съемки, интервью, то есть – жизнь на постоянном драйве. Весной случилась пандемия. Внутренне как-то это все отразилось? Произошла переоценка ценностей?
А что мы пережили? Наши родители пережили гораздо больше. Мой папа 37-го года, мама – 39-го. Конечно, они пережили больше, чем этот несчастный вирус. Какая переоценка…? Ну, посидели дома несколько месяцев. Наложили в штаны, что работы не будет или еще раз по домам запрут. Вообще, это смешно, правда же?
Конечно, по моей работе пандемия сильно ударила. Закрывалось временно кино. С антрепризами и театром серьезные проблемы до сих пор. Ну, надеюсь, что разгребем когда-нибудь…
Разгребем, точно. Говорят, же, что “всему свое время”. Сейчас время для чего?
Мне скоро 50 лет. Наверное для меня сейчас время – осознать, что это – какой-то рубеж. Осознать, что на плечах своей молодости дальше не выехать. Надо вставать на другие рельсы, а их (правильные) сложно найти. Это касается всего: и работы, и жизни, и ролей.
_
Беседовала: Татьяна Абовян
Instagram Кирилла Гребенщикова: @kirill.grebenshchikov