Это было одно из самых необычных интервью, хотя бы потому, что перед тем, как его записать, мы провели несколько часов в столярной мастерской, выпиливая дощечку. Сегодняшний гость BrightStories – Петр РЫКОВ, актер кино, приглашенный артист Театра Олега Табакова.
Происхождение у меня рабоче-крестьянское, как я его называю. Мама – из Златоуста. Отец родом из Барнаула. Рос я очень спокойным ребенком. До шести лет, пока в школу не пошел, часть времени проводил с мамой, остальное – с бабушками/дедушками. Не любил, чтобы со мной сюсюкались. Зато любил возиться на даче деда Пети с инструментами, верстаком.
От него такая любовь к столярке?
От него, конечно. Я спокоен за свою старость. Буду сидеть в мастерской, досочки выпиливать, табуретки делать… (смеется) Столько лет прошло, а я до сих пор помню запах стружки. Мои руки должны были лопату держать, в земле ковыряться, камни носить… ну, что-то такое делать. Бабушка научила вязать крючком небрежную вязь.
Прям, вот, сам-сам вяжешь без чьей-либо помощи? По схемам?
Я не умею их читать, надо научиться. Мама мне подарила штук девять книжек про вязание (улыбается). А так – я не считаю петли, вяжу как на душу ляжет.
Вообще мужчина, который увлекся вязанием, это очень необычно.
Это само как-то пришло. Последние несколько лет пришлось много и напряженно работать. Чем можно было отвлечься? Футболом, например. В тот момент понимал, что не могу ни читать, ни смотреть. Поэтому крючок – идеальное решение. Мне нужно, чтобы мозг отключался.
Многозадачность не твое?
Я всегда был однозадачным ребенком, таким и остался. Я не Windows, я Norton Commander абсолютный. До сих пор обладаю признаком невзрослости – не умею распределять свое время и не люблю это делать, честно говоря. Мне ближе провинциальный ритм: когда делаешь одно дело в день. Поэтому Москва в этом смысле моим городом никогда не была.
Ты же живешь здесь?
Я работаю в Москве. Жить мне здесь как раз не нравится.
Твой город Питер?
Конечно. Это город с нормальной жизнью. В Москве её нет. Здесь всё напоминает какое-то соцсоревнование. Мы с мамой спорим часто. Она говорит, что хотела бы жить в Москве. А я: “Мам, ты немножко не понимаешь, что говоришь. Не путай туризм с эмиграцией. Одно дело – набеги недельные. А другое, когда живешь в этом ритме”. На год примерно хватает. Потом начинаешь замечать, что больше не встречаются люди просто поесть, просто выпить. Всё на каком-то дополнительном фоне, а я просто жить хочу. Мне не интересна политика.
Это было всегда?
Да, всегда. Не ставлю себе никакие сверхзадачи, мне не надо никого побеждать. Не хочу никуда прорваться. Я просто хочу дощечки вырезать, сниматься, в театр ходить, девчонок любить. Вот, кошка у меня есть. (смеется)
Давай к школьным годам вернемся. Языковая школа для мальчика – это…
Ну, она не языковая была. Учился в школе им. Пржевальского. В пятом или седьмом классе нас поделили на три разных. “А”- математический, “Б” – не помню, возможно гуманитарный, врать не буду, и “В” – с углубленным изучением иностранных языков. База была очень сильной, нам преподавали и латынь в том числе. Лучше чем в школе я не разговаривал на английском никогда.
Это же была не единственная школа?
Не единственная. Из гимназии выгнали и доучивался в 14-ой.
За что выгнали?
За двойку в полугодии по химии. До конца 9-го класса я учился более-менее нормально. Когда пришло время получать аттестат о среднем образовании, я заканчивал пятилетку в музыкальной школе, по классу гитары. Мне было очевидно, что дальше пойду учиться в музыкальное училище.
Это была твоя мечта?
Моя. Мне никто никогда ничего не навязывал. Никто никогда не объяснял, что такое хорошо, что такое плохо. Единственный момент в воспитании я помню, когда запалили просмотр порно, спрятанного в глубине шкафа. Мы шли по улице и мама спросила: “Ну что, сын, научило тебя это чему-нибудь?” “Да, мама, прерванному половому акту”, – ответил я. Больше вопросов никаких никогда не поступало и опасений, что приду, например, с беременной подругой тоже не было.
Откуда в тебе такая самостоятельность?
Сколько себя помню, всегда был таким. В 4 года, когда жили ещё в Великом Новгороде, на 111-м автобусе я ездил в детский сад сам. Никогда не было проблем, чтобы оставить меня одного. В три года меня пришли поздравлять Дед мороз со Снегурочкой. Я сидел, смотрел, потом: “Так, подождите, ты – мамина подруга, а ты – ее молодой человек, что вы мне впариваете?” Утрирую, но суть такая. Им стало смешно. (смеется)
Мама позже мне рассказывала про поездку на поезде. Меня обычно сажали в самолет, а в Барнауле встречали бабушка с дедушкой. Я никогда не капризничал, не орал и думал, что у всех всё так же, как и у меня. А тут в поезде (ехать двое суток) ребенок надрывался. Мама была в шоке. Крик стоял такой, как будто кишки заживо вынимают. Она и не знала, что так бывает. Мама могла где угодно задержаться и до скольки угодно. А я в это время чем-то занимался: из пластилина лепил, книжки тоненькие листал в темноте при маленьком свете.
Любишь темноту?
Всегда был совой, утро вообще терпеть не мог никогда. В школе мне нравилось уроки делать, когда стемнело. Активность проявлялась какая-то.
Помнишь свои 90-ые?
Конечно. Всё было как и у любого человека в те времена. Я не помню, чтоб у нас деньги куры не клевали, не было такого никогда. До шести лет я жил в двухэтажном бараке с одним толчком на 40 малосемеек. Позже жили в коммуналке. Квартира была на две семьи. Одна из комнат – наша с мамой. Как и всем не во что было одеваться. За сапогами стояли в очередях с номерком. Кефир с батоном ели. Вот и всё. Но я же не жил до этого в Москве или Петербурге, мне не с чем сравнивать. На тот момент это была данность, так было у всех вокруг и это считалось нормальным.
Помню, в Англию отправили в классе седьмом, поездка была двухнедельной. Наскребли мы, по-моему, 50 долларов, неважно. Потратил я их сразу. Купил себе плеер и аккумуляторы. А потом всё… Но это не было чем-то необычным. Просто не было у меня никогда ничего. Как там говорят? Не жили хорошо, нечего и начинать. (смеется).
Когда стал деньги зарабатывать, стал себе что-то позволять, перестал в каких-то вещах ограничивать. В Москву перебрался, снял себе квартиру. Мама говорила: “Выбирай поближе к центру. Потрать на это всё, иначе будешь всё время проводить в электричках и метро”.
Что ещё… Музыкальная группа была в подростковом возрасте и два прекрасных выпускных, на которых я играл в обеих школах.
Группу ты сколотил?
Я – не сколачиватель, ну, ты что. Нет, сама образовалась.
Давай про первую влюбленность.
Ну, а что про неё? Самая первая влюбленность случилась в детском саду. (смеется)
Сильно страдал?
Вам, девочкам, лет до 35, очень свойственно с нами играть. А я был увлекающимся и влюбчивым. Всегда любил страдануть, очень нравился минор с диссонансом. Повзрослел, плеер купил и в любую погоду круги по парку мог нарезать под любимые группы. И так-то любил быть один, а тут вообще. Никогда сильно социальным, кстати, не был. Поэтому не знаю, откуда взялась слава прощелыги эдакого, бабника! Причем, это всё про пренебрежительное отношение к женщинам, которого я себе никогда не позволял. Но, видимо, людям нравится говорить об этом, а не о чём-нибудь другом.
Про колледж не все расспросила. Ты его бросил?
Хотел поступить после 9-го класса. Получил аттестат после музыкальной школы, а тут мама говорит: “Слушай, ну, закончи на всякий случай 10-11 классы, получи полное среднее образование”. Я спорил. Знал, что мне не нужны ещё два года физики, химии, которые я не хочу понимать и которые мне не интересны. Мы же делаем, что хотим и не делаем того, чего не хотим. (улыбается) Но пришлось послушать и через полгода меня выгнали за двойку по химии, уже рассказывал.
Перешел в другую школу. Ещё два года проучился в музыкальной, а потом поступил в муз. училище. На первом курсе решил перевестись в Гнесинку. Приехал в Москву показаться нужным людям. Отыграл программу и нам говорят : “Тысяча долларов, ещё раз сыграешь то же самое нам и другим людям и всё, учитесь!”. А это 98 год, тысяча долларов… Эту сумму невозможно ни у кого взять, да и непонятно, как потом отдавать. Вернулся.
В середине третьего курса (а это примерно 2000 год и мне где-то 19-20 лет) накрыло ощущением бесперспективности Смоленска как города, который тогда называли кладбищем талантов. Стало вообще непонятно как дальше быть. Если брать классическое образование – голос, скрипка и фоно, то это значит иметь возможность заработать в любой ситуации. А с классической гитарой было непонятно, и я увял. Позже понял, что тех двух лет в колледже мне бы хватило запала закончить, но не хватило завода.
Преподавателям было жаль, что ухожу. Нормальный парень, способный и вдруг уходит. Никто не мог меня переубедить, никакие аргументы не могли привести. Ну, закончишь колледж, получишь корочку, а дальше что? Преподавать в том же училище?
Пошел в ин. яз. База еще с гимназии осталась такая, что позволила свободно поступить. Причем, я выбрал Смоленский гуманитарный, а не педы, потому что они были в состоянии разрухи (многие мои одноклассники учились в педагогических институтах), и я вдобавок уже понимал, ну, какой из меня педагог? А в СГУ был факультет перевода и это вызывало любопытство.
Про Москву вопрос. Школу драмы точнее.
Это случилось ещё через шесть лет.
Хорошо, через шесть. Ты туда пошел почему? Проверить собственные силы? Эдакий прагматичный расчет?
Да, абсолютно прагматичный. Пошел проверить тварь я дрожащая или право имею – это раз. Ну и вообще, думал всё-таки полегче будет, если где-то поучусь, уверенности наберусь. Хотя, в принципе, я тогда уже примерно представлял себе, как надо выбирать программу. Просто читать то, что ты понимаешь либо чувствуешь. Не надо удивлять никого. В театральные институты приходят учиться, и абитуриенты не должны уметь всё. Должны прочитать как Бог на душу положил, по большому счету. Всё оказалось, как я и предполагал.
Почему Москва, не Питер?
Ты знаешь, я много раз задавал этот вопрос маме. И она тоже не могла толком ответить. Видимо, просто так получилось. Потому что в жизни повседневной было очень много проблем, а Москва географически к Смоленску ближе. Она была слишком очевидна. Москва же как воронка, которая тебя засасывает.
Но Питер же тебе ближе психологически?
На тот момент я там не жил, не был и не знал этого. А чтобы попробовать пожить в Питере, нужны были деньги. Где их взять? Потом… Мне было 28 лет. В театральные институты соваться было бессмысленно. Куда поступать? И тут меня осенило – во ВГИК, конечно! Поэтому Питер никак не мог возникнуть. Никто мне не говорил, а попробуй поехать ещё туда-то и поступить. Да и кому я там в 28 лет сдался, понимаешь? Так я пришел к Ясуловичу (Игорь Ясулович, педагог ВГИК, прим. ред.)
Вопрос, может, странный, но не жалеешь о том, что произошло именно так?
Я знал Ясуловича как зритель, он внушал доверие. Я же всегда сначала стараюсь думать, а потом делать. Не быстрый в этом плане. И ум у меня не быстрый, не острый, что называется. Мне надо переспать с мыслью, которая пришла в голову, а потом уже принимать решение. Но зато я, тьфу-тьфу-тьфу, какие-то правильные телодвижения совершаю, а неправильных стараюсь не совершать. Поэтому в жизни ни о чем и не жалею. Если бы я тогда попал в Питер, не знаю как бы сложилось. Случилось так как случилось и случилось прекрасно, по-моему.
В Пушку ты как попал? Обычно туда перетекают из школы-студии МХАТ.
У нас был молодой преподаватель Кирилл Сбитнев. По-моему, уже на первом курсе он появился. Привел его Ясулович. Кирилл тогда имел какое-то отношение к Пушке. Евгений Александрович (Писарев, прим. ред.) только стал худруком и выпускал “Великую магию”, свой первый спектакль. В нем была групповка – симпатичные ребята в роли отдыхающих, классика! Я (а был я тогда на 15 кг стройнее, чем сейчас) и мой товарищ Артем пошли пробоваться. Пришли в большой репзал. И Ясулович нам тогда сказал: “Ребята, не надо делать мифологию и шаманство из этой работы. Вот вы, значит, на пляже..” И мы такие, как два дурака, сами еле сдерживая улыбку, из песочка начали лепить. Все посмеялись и год мы отходили в роли отдыхающих. Потом был пластический спектакль. Дальше случился кастинг у Деклана Доннеллана. Так вот, одно за одним… Когда я заканчивал учиться, у меня было три спектакля в репертуаре в театре им. Пушкина.
Зашел как-то Писарев и говорит: “Ну, что ты думаешь?” Я: “Хотелось бы поработать в театре”. Он: “А что ты молчишь?” Я: “Ну, а как я? Запишусь к вам на прием? Открою дверь, скажу – извините, можно я у вас поработаю?”
Ты не умеешь себя продавать?
Нет, вообще. Я никогда себя не продавал. У меня всегда всё было по делу. И жизнь и опыт показывают, что когда всё происходит именно так, люди это видят.
А как ты по пробам ходишь тогда?
А пробы – это продажа себя? Пробы – это попробовать себя в роли. А продает тебя агент и получает за это свои 10 процентов. Я должен решать только творческие задачи. Меня остальное вообще не интересует. Я в окопах окажусь не с каналом мифическим. Какая мне разница, кто сейчас генеральный директор канала, на котором будет выходить кино? Мне это вообще до жопы. Я в окопах окажусь совсем с другими людьми. Конкретно с ними буду по 12 часов в день проводить. А продажи – это не моего ума дело. Иначе я буду, простите, за сушки работать, потому что мне интересно делать дело. Деньги – это побочка… Мы идем – и это успех. В нынешнем мире успех измеряется деньгами, это всё понятно и никуда от этого не деться, но! Вы хотите сделать деньги или хотите сделать дело? Я предпочитаю сделать дело. Если этому сопутствуют деньги – во!
“Табакерка” у тебя пошла в параллель?
Нет. Мы расстались с Пушкой.
А почему ушел, кстати?
Меня начали снимать. Я о себе никогда не мог сказать, что я служу театру. Поступив в 28 лет и в 29 придя в театр Пушкина, посмотрев его изнутри (причем, мне с ним очень повезло, в Пушке прекрасный коллектив), осознал, что не вырос в этой среде, поступил не в 17 и не знаком со всей театральной тусовкой. У меня зрительское сознание. Я взращен с чувством дистанции между театральной средой и собой.
С Ясуловичем мне повезло. Он всегда говорил: “Ребята, мы делаем нормальное дело. Не надо вибрировать по этому поводу и вообще в жизни”. А Москва очень располагает к вибрации, особенно когда ты связан с телевидением. Хочется же сохранить своё достоинство как человека, как рабочего человека, которого наняли в конце концов. На каждую конфетку я должен вестись что ли? Я уже не 17-летняя барышня, которую моделингом в Милане завлекают. Я понимал, что проработать в одном коллективе долго не смогу. Потом, все-таки специфика театральная мне не очень близка, ближе ритм съемочной площадки. Собрались – сделали – разбежались.
Кино – это небольшая жизнь, которую ты проживаешь за съемочный период, каким бы он ни был. Я про проекты, которые длятся несколько месяцев – полгода. С этими людьми приходится много времени проводить. Я, как человек не семейный (а я считаю, что институт семьи и брака себя дискредитировал совершенно), всегда был одиночкой. Поэтому проработал я пять-шесть лет в театре и замечательно. В пластическом спектакле поиграл, галочку поставил. В мюзикле “Рождество О. Генри”, за который Лёша Франдетти получил “Золотую Маску” первую, тоже поучаствовал. Всё сложилось. Это было здорово. Я иногда скучаю по театру. Но сказать, что сейчас я жду предложения войти в труппу театра, готов зависеть и плясать от него, точно нет. Театр – это такой священный зверь, которому надо служить. Ответит он тебе или нет – это другой вопрос. В конце концов я – ВГИКовец.
А с “Табакеркой” что?
В “Табакерке” я приглашенный в “Кинастоне”. После того, как мы закончили уже отношения с Пушкинским театром, Евгений Александрович (Писарев, прим. ред.) позвонил и сказал: “Я буду ставить спектакль, если тебе интересно, я бы хотел тебя задействовать”. Естественно я согласился, Писарев – первый и единственный… и потом – “Табакерку” посмотреть тоже было очень любопытно.
Это интересный опыт. Я считаю, что всё это уже не зря просто потому, что довелось поработать с хорошими артистами. Про себя же я часто говорю, что – артист не настоящий, конечно. У меня не такая расшатанная психофизика. Я не умею плакать… Я не очень хорошо технически оснащен, если уж на то пошло. Но кадра я не порчу, да.
Тебе всегда фартит?
Фартит, я считаю заслуженно. Если и фартит, то очень спокойно. На меня же не падают с неба подарки, понимаешь? Как я профессию выбирал? Сначала посидел, подумал, а чем ты, Петя, хочешь заниматься? Давай, начнем вообще с мечтаний, как в детстве. Ну, рок-звездой хочется быть. Или… Брэдом Питтом. Ну, хочется? Хочется. Теперь давай примерим на реальную ситуацию. Ты понимаешь, Петя, что на дядю работать ты не можешь, в обществе не хочешь быть. Можно заняться переводами. А начинаешь “разматывать”, допустим, рок-звезду, вот тут не от чего даже оттолкнуться от слова “совсем”. Понимаю, что оскомину это слово уже набило, но это действительно так. И гитары под боком нет, и в руки её давно не брал. И нет сейчас даже ни одного знакомого, у которого можно набраться опыта или что-то спросить по делу.
Так, теперь давай значит Брэда Питта “разматывать”, грубо говоря. Так… Тут ты, Петя, что-то понимаешь. Понимаешь, куда надо идти. Куда-то поучиться поступить можно. Какое-то представление о профессии есть. Ты понимаешь, Петя, что у тебя есть фактура, которая тебя может прокормить. Понимаешь, что можешь где-то пригодиться, видишь же на экране, чего не хватает в индустрии. Особенно в те годы, когда я этим только начал заниматься. Вот так себе помечтал, внутренне проложил дорожку и нарисовался, вроде, какой-то путь.
Потом, кино и театр – это же две вещи, которые всегда интересно делать. Это был немаловажный аргумент. Я изначально и мыслил скорее не про театр, а именно про съемки. Это – какое-то постоянное обновление людей. В моем случае всё сходится.
Ты же одиночка?
Да, одиночка. Но в том смысле, что постоянно с одними и теми же людьми я не могу. А съемочная площадка предполагает их частую смену, обновляет людей постоянно. Каждые полгода, например. Идеально! Так всё и случилось. Поэтому – сначала думать – анализировать, потом – делать.
Ты так всегда живешь?
Да.
Это же так схематично…
Да почему схематично? А надо как курица с оторванной головой бегать по жизни что ли? Это лучше? Мне не нравится жить по-другому. Я не люблю совершать необдуманных поступков. “Он сел в машину, напился и убился”. У меня вопрос тогда – чем он думал? Такой безбашенный… такой классный.
Тебе скучно не бывает?
Мне? Скучно? От людей, бывает, да.
От каких?
Ну, вот от таких, необдуманных. Я их терпеть не могу.
Ты не совершал никогда безумных поступков? Не адреналинщик?
Нет, никогда. Что такое “безумные поступки”? Я не адреналинщик в принципе.
Мотоциклы не твое?
Прогулочные – да. Спортивные – точно нет, не интересно. Ты только что со мной выпиливала дощечку.
И что?
Ничего (смеется), вопросов нет.
Скорость нет, не понимал никогда. Хотя нет, понимал… И понимал, что не моё. Зачем мне пробовать это, если оно вообще мне не интересно? С адреналином все понятно…. Знаешь, как в компании говорят: “А пойдемте.. что-нибудь такое сейчас замутим?” Типа как – слабо перебежать на красный свет дорогу?
Ну, это дурь..
Правильно, дурь! А в жизни мы почему-то стали прикрывать этих людей тем, что они такие импульсивные… Они идиоты! Зачем мне такие люди в жизни? Я всегда старался их избегать. Если тебе с человеком не о чем говорить, ты с ним не общаешься и точка.
Как ты стресс снимаешь?
Вяжу крючком, глажу кошку.
Всё?
Сейчас да. А вообще… Я по жизни тот, кто я есть. Мне нечего скрывать. У меня особо и стресса-то не было. Ну, какой стресс? Сначала было детство, юношество и все такое. Влюбленности были, но это приятный стресс. Это – жизнь! Ты живешь! Ты влюблен, значит ты живой человек. Ты расстраиваешься, потому что тебя бросили, ты живой человек. Ты расстраиваешься потому, что ты ей сделал больно, ты живой человек. Тебе нравилась музыка – выбрал музыку. Нравился язык – пошел заниматься языком. Тебе хотелось посмотреть мир – поехал… вокруг красивые, молодые люди. Потом подумалось, а не заняться ли мне театром? Кино? Пошел туда, где всё получается, потихоньку видишь результат. Поэтому какой стресс снимать? У меня он только один был и недавно.
Расскажешь?
Я три года напряженно работал, практически без выходных. Это был период, когда надо было прям побеждать. Я же, если увлекаюсь, то делаю всё очень азартно. А смысл не увлекаться, с другой стороны? В какой-то момент я понял, что меня жизненные силы покидают. Но выжало меня даже не это, потому что была и радость от побед определенных, и в целом это было здорово. Меня, в силу моей любви к одиночеству, изрядно поизносило постоянное присутствие большого количества людей вокруг. Толком и отпуска-то у меня не было. Только в конце октября выдалась неделя, когда уехал в подмосковный лес с книжкой. Сел в кресле со Стругацкими и, повязывая крючком, почитывал. Всё. Это – первый стресс за почти 40 лет. Я действительно начал чувствовать, что меня уже не хватает. Понимал, что мне нужен перерыв. Не хотел браться ни за какие пробы и проекты. Мне надо было выдохнуть, отвлечься и наполниться, потому что от такой жизни начну стареть и увядать (улыбается). Плюс, еще чувствую, что организм замедляется. Все-таки 40 – не 30. Собственно, это и есть мой стресс. А так – я один из самых счастливых людей в мире.
В чем выражается счастье?
Мне нравится моя жизнь, очень. У меня ещё есть планы, я ещё что-то не попробовал. Я хочу свои концерты. Хочу научиться делать полочки. Хочу построить дом! И старик я буду… Да вредный старикашка. (смеется) И мне это нравится тоже. А всё почему? Да потому что я не злой, и это на самом деле так. Понятно, что у нас у всех невольно получается кого-то обидеть, особенно, если человек сам пытается это сделать. Понятно, что в сердцах чего-только не пожелаешь, бывает, но у меня всё наоборот. Мне хочется, чтобы все были искреннее, веселее, свободнее и проще. В наших условиях это тяжелее и тяжелее делать. Но у меня всегда как-то так получалось, что я мог быть самим собой и не врать себе. Всё, что ни есть, всё моё. Чем больше я задумываюсь об этом, тем счастливее становлюсь. (смеется)
Всё в твоей жизни заслуженно?
Я живу по принципу: “У нас есть тактика и мы её стараемся придерживаться: делать то, что хочется и стараться не делать того, что не хочется”. Всё в моей жизни заслуженно. Я выкладываюсь, люди это видят и делают адекватное предложение по работе, например. А не за красивые глаза это происходит или за что-то другое. Я же не умею себя продавать. Первое время это было мучительно. Особенно, когда ты ещё никто. Приходишь, спрашивают: “Кто ты?” “Я – студент такого-то учебного заведения”. “А сколько тебе лет?” “Мне 28”. “А что ты делал до этого?” “Я был моделью”. Пройти через это было сложно. Я год прорывался, набивал шишки, учился как себя подавать. Потихоньку появилось, что сказать. Стало проще… А начинать тяжело. Я начинал несколько раз: в музыке, в переводах, в моделинге, в актерстве. Собираюсь начать в музыке опять.
Ты же уже начал?
Ну, да. Но я говорю о концертах. Сейчас это баловство, по большому счету. А я говорю про удовольствие – стоять на сцене и играть музыку, когда из-под твоих пальцев выходит гармония… Сильнее музыки ничего нет! Моя жизнь сделала крюк и теперь, конечно, хочется всё вернуть. Пусть и в другой форме. Есть те, кому нравится то, что я делаю. Их не может не быть. Надо просто играть музыку для людей. Я примерно понимаю, с чего начать. Нужна какая-то программа. Потом собрать ребят, куда-то кинуть клич. В этом плане Инстаграм, наверное, может помочь. И где-то уже сознательно, в том же Петербурге, например, выйти на площадку подходящую.
Мне не нужно сделать это популярным. Мне надо сделать так, чтобы музыка дошла до тех людей, кому она интересна. А я вижу, что такие люди есть. Да, есть люди, которые слушают “Камень”. Слушают как и задумывалось. Эта музыка для них, об них, про них, через них и остальное.
Твое предназначение в чём?
Жить. Я думаю, что я создан для баланса. Хочется жить, чтобы кто-то видел, что можно просто жить. Найти свое дело в жизни во все времена было непросто. Мне, конечно, с этим очень сильно повезло. В этом смысле за мной присмотрели на небесах.
Ты часто в интервью и вообще упоминаешь маму. Вы похожи?
Моя мама начала читать чуть ли не с двух с половиной лет. С детства рисовала. Я видел два листа бумаги, изрисованные карандашом. Она маленькой читала “Трех Мушкетеров” и изобразила дуэль гвардейца с мушкетером.
Тебе талант не передался?
Вообще никак. Если начну рисовать, очень быстро встану в тупик.
Мама – творческий человек?
Она рассказывала, что думала поступать в медицинский. Были тогда какие-то связи- не связи, неважно. Но в 17 лет она вдруг поехала из Златоуста в Ленинград и поступила на факультет прикладной математики Ленинградского Университета. С ней всегда есть о чем поговорить и что обсудить, будь-то театр, изобразительное искусство, балет или литература. Сейчас она говорит: “Если тебя будут спрашивать, скажи, что я фанат русской современной литературы”.
А ты не фанат?
У меня нет сил читать. По классике что-то почитано, естественно, в свое время. А сейчас мне заходит только крючок или мячик… Я более усредненный вариант, камень.
Ты и про него часто говоришь. Почему камень?
В моем случае это не только камень лежачий, под который вода не течет (а я и он тоже). Есть камень за пазухой. Его можно взять, кинуть и он убьет. И философский есть камень, и драгоценный, и волшебный. А я очень земной на самом деле. Мне кажется, что довольно простой, в меру ленивый и не слишком любопытный. Не то, чтоб я совсем от всего закрывался, нет. Иногда хочется, наоборот, кому-то открыться.
Получается?
Мне вообще всю жизнь, пожалуй, если чего и не хватает, так это единомышленников. Они у меня были в юношестве, когда играл в группе музыкальной. В Смоленске на ин.язе тоже были… В моделинге уже нет, какие там могут быть единомышленники? А еще позже нарисовалась проблема – мои ровесники в профессии-то уже давно и даже если пересекаемся, то мы – слишком чужие люди. Они в этой среде выросли, а я нет. Поэтому общий язык я нахожу, поговорить нам есть о чем и с людьми сходимся. Но, в целом, удалось поработать – и хорошо. ВГИК он же имени Герасимова. Есть у него роскошная фраза: “Из любого человека можно сделать актера, но не из каждого актера, увы, можно сделать человека”.
Твое обычное состояние, оно какое?
Флегма. Понять это нельзя, можно только увидеть. И сейчас ты это не увидишь, у меня другой завод. Я не холерик. Я очень медленный тип, но сейчас до какой-то скорости разогнанный. И он где-то там на холостых еще бьется…
Я с азартом могу обсуждать что-то. Разбираю я роль или что-то другое делаю. Всё в удовольствие. Многие говорят в такие моменты: “Чего ты начинаешь кричать?” А я просто так устроен. У меня двигатель вот здесь, маховик вот тут и это работает вот так. Я медленно завожусь… и маховик не быстро останавливается. Сейчас я тебе на какой-то каркас жизненный накладываю воспоминания. Тоже увлекаюсь…
Самокопание тебе свойственно?
Слушай, надо разобраться с этим термином. “Самокопание” это что? Когда люди находятся рядом со мной каждый день, для меня это мука. Я не понимаю зачем они мне и это начинает бесить. С другой стороны, я не вижу смысла обременять собой людей. А вытаскивать что-то из себя… Я про себя много чего знаю. Знаю, как я устроен. Знаю, как у меня работает прием – анализ информации и выдача ее обратно. Знаю, на какие вопросы я должен себе, прежде всего, отвечать. “Самокопание” – это скорее самоедство, ах у меня не получилось… А не получилось что? У меня как раз всё получается (улыбается ) Я то знаю, зачем я шёл в какие проекты. И всё, что мне надо было, у меня получилось.
Позволяешь себе повыбирать?
Мой принцип такой: “Мы на работу не напрашиваемся, но и не отказываемся”. Но хотелось бы начать выбирать… Я же 10 лет в этом. Когда ты только начинаешь работать, ты обязан просто соглашаться на все подряд. Во-первых, потому что нужны деньги. Как сказал Дэниэл Крэйг: “Это большие деньги начинают сыпаться с неба мешками, а маленькие зарабатываются тяжело”. Ты понимаешь, вроде, что ничего хорошего из этих съемок не выйдет, но эти деньги тебе нужны. Пусть это будет пять, десять или пятьдесят тысяч рублей. У меня нет никакого стыда за то, что было. Все должны через это пройти, и это нормально.
Сейчас в принципе есть возможность выбирать, но почему я все это время трудился усиленно? Я же человек бездомный был, теперь я приобрел стены, остался ремонт. (улыбается) Но за свою работу мне не стыдно ни за одну. Это же съемки, самая синергетика. Там же все… от самого светика до тебя и режиссера очень важны. Я не могу за всех сделать работу. Знаю, что фактура бежит впереди меня. Понимаю, что где-то она меня тащит, а где-то мне хочется с ней вступить в конфликт. Но я весьма доволен результатом. От ошибок никто не застрахован, пусть даже что-то где-то не получилось. Я сейчас говорю, основываясь на ощущениях со съемочной площадки.
Не смотришь фильмы со своим участием?
Нет, а зачем? Говорят, смотрят, чтобы понять какие ошибки сделаны. Ну, а какие они могут быть? Не ты же снимаешь, не ты оператор, не ты режиссер, не ты устанавливаешь движение камеры, не ты выставляешь свет. Ты вообще не всегда можешь на что-то повлиять. Монтаж, в конце концов – тоже других людей задача. Что там смотреть-то? Это как после драки махать кулаками. Была, правда, одна работа, которую я посмотрел полностью. Она мне понравилась как зрителю.
Ты не устал от профессии?
Был бы грех говорить, что она меня достала. Профессия все-таки деньги приносит. Да и потом, все меняется. Надо отдать должное, иногда всё поворачивается ко мне нужными профилями. Понятно, что я почти всегда – герой-любовник, но всё-таки была возможность попробовать что-то другое. И она появится ещё не раз. Так всё потихоньку и меняется. Я не мечтатель, я – делатель.
А чего тебе хочется?
Если грубо, то я же человек, “отравленный” Порфирием Петровичем (Достоевский, “Преступление и наказание”, прим. ред.), мне хотелось бы в следователи. Именно в следователи, потому что в большинстве случаев у нас показывают оперативников и эти две профессии сейчас даже не разделяют.
А так… Фактура моя меняется, внутренне трансформируется. Конечно, ничего не произойдет, если бесконечно ходить на пробы героев-любовников. и сидеть ещё несколько лет, молодиться. Нет, я не сторонник такого. Ок, я где-то терплю… Но, иногда сажусь и думаю, может как-нибудь замахнуться и сказать: “Блин, давайте уже как-то без проб утверждайте, а?”
Мне вообще сейчас нужно время на музыку. Понимаю, что моя загнанность и нервы для того, чтобы купить квартиру, что я и сделал. Гештальт бездомности закрыт. Теперь будет дом наконец-то, потому что такого ощущения у меня не было. Я не знал, не нюхал никогда дома, потому что сначала – барак, потом – коммуналка, бабушкина, дедушкина, мамина квартира. А это будет мой первый дом и мое абсолютно место. Поэтому делаю всё для того, чтобы еще больше заниматься тем, чем хочется, и еще больше не заниматься тем, чем не хочется.
—
Татьяна Абовян
Марина Черпинская
(с) BrightStories Team 2021